Неточные совпадения
Было то время
года, перевал
лета, когда урожай нынешнего
года уже определился, когда начинаются заботы о посеве
будущего года и подошли покосы, когда рожь вся выколосилась и, серо зеленая, не налитым, еще легким колосом волнуется по ветру, когда зеленые овсы, с раскиданными по ним кустами желтой травы, неровно выкидываются по поздним посевам, когда ранняя гречиха уже лопушится, скрывая землю, когда убитые в камень скотиной пары́ с оставленными дорогами, которые не берет соха, вспаханы до половины; когда присохшие вывезенные кучи навоза пахнут по зарям вместе с медовыми травами, и
на низах, ожидая косы, стоят сплошным морем береженые луга с чернеющимися кучами стеблей выполонного щавельника.
И чье-нибудь он сердце тронет;
И, сохраненная судьбой,
Быть может, в
Лете не потонет
Строфа, слагаемая мной;
Быть может (лестная надежда!),
Укажет
будущий невежда
На мой прославленный портрет
И молвит: то-то был поэт!
Прими ж мои благодаренья,
Поклонник мирных аонид,
О ты, чья память сохранит
Мои летучие творенья,
Чья благосклонная рука
Потреплет лавры старика!
В течение
года, пока «Ансельм» посещал Францию, Америку и Испанию, Грэй промотал часть своего имущества
на пирожном, отдавая этим дань прошлому, а остальную часть — для настоящего и
будущего — проиграл в карты.
Она тоже весь этот день была в волнении, а в ночь даже опять захворала. Но она была до того счастлива, что почти испугалась своего счастия. Семь
лет, толькосемь
лет! В начале своего счастия, в иные мгновения, они оба готовы были смотреть
на эти семь
лет, как
на семь дней. Он даже и не знал того, что новая жизнь не даром же ему достается, что ее надо еще дорого купить, заплатить за нее великим,
будущим подвигом…
— Главный предмет его — естественные науки. Да он все знает. Он в
будущем году хочет держать
на доктора.
«Чем ей мешает христианство? — продолжал Самгин обдумывать Марину. — Нет, это она сказала не от ума, — а разгневалась, должно быть,
на меня… В
будущем году я тоже съезжу за границу…»
— A propos о деревне, — прибавил он, — в
будущем месяце дело ваше кончится, и в апреле вы можете ехать в свое имение. Оно невелико, но местоположение — чудо! Вы будете довольны. Какой дом! Сад! Там есть один павильон,
на горе: вы его полюбите. Вид
на реку… вы не помните, вы пяти
лет были, когда папа выехал оттуда и увез вас.
— Вот-с, в контракте сказано, — говорил Иван Матвеевич, показывая средним пальцем две строки и спрятав палец в рукав, — извольте прочесть: «Буде же я, Обломов, пожелаю прежде времени съехать с квартиры, то обязан передать ее другому лицу
на тех же условиях или, в противном случае, удовлетворить ее, Пшеницыну, сполна платою за весь
год, по первое июня
будущего года», прочитал Обломов.
Вероятно, с
летами она успела бы помириться с своим положением и отвыкла бы от надежд
на будущее, как делают все старые девы, и погрузилась бы в холодную апатию или стала бы заниматься добрыми делами; но вдруг незаконная мечта ее приняла более грозный образ, когда из нескольких вырвавшихся у Штольца слов она ясно увидела, что потеряла в нем друга и приобрела страстного поклонника. Дружба утонула в любви.
Тут мелькнула у него соблазнительная мысль о
будущих фруктах до того живо, что он вдруг перенесся
на несколько
лет вперед в деревню, когда уж имение устроено по его плану и когда он живет там безвыездно.
Вошли две дамы, обе девицы, одна — падчерица одного двоюродного брата покойной жены князя, или что-то в этом роде, воспитанница его, которой он уже выделил приданое и которая (замечу для
будущего) и сама была с деньгами; вторая — Анна Андреевна Версилова, дочь Версилова, старше меня тремя
годами, жившая с своим братом у Фанариотовой и которую я видел до этого времени всего только раз в моей жизни, мельком
на улице, хотя с братом ее, тоже мельком, уже имел в Москве стычку (очень может быть, и упомяну об этой стычке впоследствии, если место будет, потому что в сущности не стоит).
На мельнице Василий Назарыч прожил целых три дня. Он подробно рассказывал Надежде Васильевне о своих приисках и новых разведках: дела находились в самом блестящем положении и в
будущем обещали миллионные барыши. В свою очередь, Надежда Васильевна рассказывала подробности своей жизни, где счет шел
на гроши и копейки. Отец и дочь не могли наговориться: полоса времени в три
года, которая разделяла их, послужила еще к большему сближению.
Кроме того, ожидал, стоя в уголку (и все время потом оставался стоя), молодой паренек,
лет двадцати двух
на вид, в статском сюртуке, семинарист и
будущий богослов, покровительствуемый почему-то монастырем и братиею.
Изволил выразить мысль, что если я-де не соглашусь
на карьеру архимандрита в весьма недалеком
будущем и не решусь постричься, то непременно уеду в Петербург и примкну к толстому журналу, непременно к отделению критики, буду писать
лет десяток и в конце концов переведу журнал
на себя.
— Увидимся, увидимся. Не в
будущем году — так после. Барин-то, кажется, в Петербург
на службу поступить желает, — продолжал он, выговаривая слова небрежно и несколько в нос, — а может быть, и за границу уедем.
Года через два после того, как мы видим его сидящим в кабинете Кирсанова за ньютоновым толкованием
на «Апокалипсис», он уехал из Петербурга, сказавши Кирсанову и еще двум — трем самым близким друзьям, что ему здесь нечего делать больше, что он сделал все, что мог, что больше делать можно будет только
года через три, что эти три
года теперь у него свободны, что он думает воспользоваться ими, как ему кажется нужно для
будущей деятельности.
— Что же делать, господин офицер. Он предлагает мне хорошее жалование, три тысячи рублей в
год и все готовое. Быть может, я буду счастливее других. У меня старушка мать, половину жалования буду отсылать ей
на пропитание, из остальных денег в пять
лет могу скопить маленький капитал, достаточный для
будущей моей независимости, и тогда bonsoir, [прощайте (фр.).] еду в Париж и пускаюсь в коммерческие обороты.
Но что же доказывает все это? Многое, но
на первый случай то, что немецкой работы китайские башмаки, в которых Россию водят полтораста
лет, натерли много мозолей, но, видно, костей не повредили, если всякий раз, когда удается расправить члены, являются такие свежие и молодые силы. Это нисколько не обеспечивает
будущего, но делает его крайне возможным.
В тот
год, в который я жил в Владимире, соседние крестьяне просили его сдать за них рекрута; он явился в город с
будущим защитником отечества
на веревке и с большой самоуверенностью, как мастер своего дела.
Тридцать
лет тому назад Россия
будущего существовала исключительно между несколькими мальчиками, только что вышедшими из детства, до того ничтожными и незаметными, что им было достаточно места между ступней самодержавных ботфорт и землей — а в них было наследие 14 декабря, наследие общечеловеческой науки и чисто народной Руси. Новая жизнь эта прозябала, как трава, пытающаяся расти
на губах непростывшего кратера.
Отец мой возил меня всякий
год на эту языческую церемонию; все повторялось в том же порядке, только иных стариков и иных старушек недоставало, об них намеренно умалчивали, одна княжна говаривала: «А нашего-то Ильи Васильевича и нет, дай ему бог царство небесное!.. Кого-то в
будущий год господь еще позовет?» — И сомнительно качала головой.
Мельком видел я его тогда и только увез с собой во Владимир благородный образ и основанную
на нем веру в него как в
будущего близкого человека. Предчувствие мое не обмануло меня. Через два
года, когда я побывал в Петербурге и, второй раз сосланный, возвратился
на житье в Москву, мы сблизились тесно и глубоко.
Через семь
лет Мишанка кончил университетский курс первым кандидатом и был послан
на казенный счет за границу. Очевидно, в недальнем
будущем его ожидала профессура. Мисанка, конечно, отстал, однако ж и он успел-таки, почти одновременно, кончить курс в гимназии, но в университет не дерзнул, а поступил
на службу в губернское правление.
Впрочем, отпускали исключительно девочек, так как увольнение мальчика (
будущего тяглеца) считалось убыточным; девка же, и по достижении совершенных
лет, продавалась
на вывод не дороже пятидесяти рублей ассигнациями.
Их привозили в Москву мальчиками в трактир, кажется, Соколова, где-то около Тверской заставы, куда трактирщики и обращались за мальчиками. Здесь была биржа
будущих «шестерок». Мальчиков привозили обыкновенно родители, которые и заключали с трактирщиками контракт
на выучку,
лет на пять. Условия были разные, смотря по трактиру.
Не хочется уехать, не распорядившись делами артели. Сегодня получил от Трубецкого письмо, в котором он говорит следующее: «В делах артели я участвую
на половину того, что вы посылаете Быстрицкому; а так как в прошлом
году я ничего не давал, то я это заменю в нынешнем; выдайте ему все суммы сполна, считая, как вы мне указали, к 26 августа, — следовательно, он будет обеспечен по такое же число
будущего 1859
года, а к тому времени, если будем живы, спишемся с вами…»
Все это вместе в продолжение стольких
лет было бы полезно краю и
на будущее время.
Желаю вам весело начать новый
год — в конце его минет двадцатилетие моих странствований. Благодарю бога за все прошедшее,
на него надеюсь и в
будущем. Все, что имело начало, будет иметь и конец: в этой истине все примиряется.
Мать, в свою очередь, пересказывала моему отцу речи Александры Ивановны, состоявшие в том, что Прасковью Ивановну за богатство все уважают, что даже всякий новый губернатор приезжает с ней знакомиться; что сама Прасковья Ивановна никого не уважает и не любит; что она своими гостями или забавляется, или ругает их в глаза; что она для своего покоя и удовольствия не входит ни в какие хозяйственные дела, ни в свои, ни в крестьянские, а все предоставила своему поверенному Михайлушке, который от крестьян пользуется и наживает большие деньги, а дворню и лакейство до того избаловал, что вот как они и с нами,
будущими наследниками, поступили; что Прасковья Ивановна большая странница, терпеть не может попов и монахов, и нищим никому копеечки не подаст; молится богу по капризу, когда ей захочется, — а не захочется, то и середи обедни из церкви уйдет; что священника и причет содержит она очень богато, а никого из них к себе в дом не пускает, кроме попа с крестом, и то в самые большие праздники; что первое ее удовольствие
летом — сад, за которым она ходит, как садовник, а зимою любит она петь песни, слушать, как их поют, читать книжки или играть в карты; что Прасковья Ивановна ее, сироту, не любит, никогда не ласкает и денег не дает ни копейки, хотя позволяет выписывать из города или покупать у разносчиков все, что Александре Ивановне вздумается; что сколько ни просили ее посторонние почтенные люди, чтоб она своей внучке-сиротке что-нибудь при жизни назначила, для того чтоб она могла жениха найти, Прасковья Ивановна и слышать не хотела и отвечала, что Багровы родную племянницу не бросят без куска хлеба и что лучше век оставаться в девках, чем навязать себе
на шею мужа, который из денег женился бы
на ней,
на рябой кукушке, да после и вымещал бы ей за то.
— Так мы здесь и живем! — сказал он, усаживаясь, — помаленьку да полегоньку, тихо да смирно, войн не объявляем, тяжб и ссор опасаемся. Живем да поживаем. В умствования не пускаемся, идей не распространяем — так-то-с! Наше дело — пользу приносить. Потому, мы — земство. Великое это, сударь, слово, хоть и неказисто
на взгляд. Вот, в прошлом
году,
на перервинском тракте мосток через Перерву выстроили, а в
будущем году, с божьею помощью, и через Воплю мост соорудим…
Двадцати шести, двадцати семи
лет я буду прокурором — это почти верно. Я имею полное основание рассчитывать
на такое повышение, потому что если уже теперь начальство без содрогания поручает мне защиту государственного союза от угрожающих ему опасностей, то ясно, что в
будущем меня ожидают очень и очень серьезные служебные перспективы.
Теперь, как я слышал, между воспитанниками интернатов уже существуют более серьезные взгляды
на предстоящее
будущее, но в сороковых
годах разговоры вроде приведенного выше стояли
на первом плане и были единственными, возбуждавшими общий интерес, и, несомненно, они не оставались без влияния
на будущее.
Когда Перебоев выступил в 1866
году на адвокатское поприще, он говорил: «Значение нашего сословия в
будущем не подлежит никакому сомнению.
Родители не раз заманивали его в родной город, обещая предводительство, но он и тут не соблазнился, хотя быть двадцати пяти
лет предводителем очень недурно, да и шансы
на будущую карьеру несомненны.
— Стрекоза живет по-стрекозиному, муравей — по-муравьиному. Что же тут странного, что стрекоза"
лето целое пропела"? Ведь
будущей весной она и опять запела в полях — стало быть, и
на зиму устроилась не хуже муравья. А «Музыкантов» я совсем не понимаю. Неужели непременно нужно быть пьяницей, чтобы хорошо играть, например,
на скрипке?
Случайно или не случайно, но с окончанием баттенберговских похождений затихли и европейские концерты. Визиты, встречи и совещания прекратились, и все разъехались по домам. Начинается зимняя работа; настает время собирать материалы и готовиться к концертам
будущего лета. Так оно и пойдет колесом, покуда есть налицо человек (имярек), который держит всю Европу в испуге и смуте. А исчезнет со сцены этот имярек,
на месте его появится другой, третий.
Значит, из всего этого выходит, что в хозяйстве у вас,
на первых порах окажется недочет, а семья между тем, очень вероятно, будет увеличиваться с каждым
годом — и вот вам наперед ваше
будущее в Петербурге: вы напишете, может быть, еще несколько повестей и поймете, наконец, что все писать никаких человеческих сил не хватит, а деньги между тем все будут нужней и нужней.
А вы, наш друг и Аристид [Аристид (ок. 540—467 до н. э.) — древнегреческий политический деятель и полководец, получивший прозвание «Справедливый».], превосходные обеды которого мы поглощаем, утопая в наслаждении, вы, как всем известно, по случаю одного наследства десять
лет (а это немножко труднее, чем один раз шагнуть против совести), десять
лет вели такого рода тактику, что мы теперь совершенно обеспечены касательно ваших обедов
на все
будущее время.
Тот, про которого говорится, был таков: у него душ двадцать заложенных и перезаложенных; живет он почти в избе или в каком-то странном здании, похожем с виду
на амбар, — ход где-то сзади, через бревна, подле самого плетня; но он
лет двадцать постоянно твердит, что с
будущей весной приступит к стройке нового дома.
— Посвятив мою энергию
на изучение вопроса о социальном устройстве
будущего общества, которым заменится настоящее, я пришел к убеждению, что все созидатели социальных систем, с древнейших времен до нашего 187…
года, были мечтатели, сказочники, глупцы, противоречившие себе, ничего ровно не понимавшие в естественной науке и в том странном животном, которое называется человеком.
Девушка она была шустрая и, несмотря
на свои четырнадцать
лет, представляла такие задатки в
будущем, что старый голубь даже языком защелкал, когда хорошенько вгляделся в нее.
Мне казалось, что я — старый, живу
на этом пароходе много
лет и знаю все, что может случиться
на нем завтра, через неделю, осенью, в
будущем году.
Теперь прибавилась еще забота о мире. Правительства прямо цари, которые разъезжают теперь с министрами, решая по одной своей воле вопросы о том: в нынешнем или
будущем году начать убийство миллионов; цари эти очень хорошо знают, что разговоры о мире не помешают им, когда им вздумается, послать миллионы
на бойню. Цари даже с удовольствием слушают эти разговоры, поощряют их и участвуют в них.
Стали выходить из церкви. Сельский учитель Мачигин, простоватый молодой человек, подстал к девицам, улыбался и бойко беседовал. Передонов подумал, что неприлично ему при
будущем инспекторе так вольно держаться.
На Мачигине была соломенная шляпа. Но Передонов вспомнил, что как-то
летом за городом он видел его в форменной фуражке с кокардою. Передонов решил пожаловаться. Кстати, инспектор Богданов был тут же. Передонов подошел к нему и сказал...
В 18..
году, в сентябре, будучи уже костромским помпадуром, получил я от капитан-исправника донесение, что в Нерехотском уезде появился необыкновенной величины червяк, который поедает озимь, сию надежду
будущего урожая, и что, несмотря
на принятые полицейские меры, сей червь, как бы посмеиваясь над оными, продолжает свое истребительное дело.
Явившийся тогда подрядчик, оренбургских казаков сотник Алексей Углицкий, обязался той соли заготовлять и ставить в оренбургский магазин четыре
года,
на каждый
год по пятидесяти тысяч пуд, а буде вознадобится, то и более, ценою по 6 коп. за пуд, своим коштом, а сверх того в
будущий 1754
год,
летом построить там своим же коштом, по указанию от Инженерной команды, небольшую защиту оплотом с батареями для пушек, тут же сделать несколько покоев и казарм для гарнизону и провиантский магазин и
на все жилые покои в осеннее и зимнее время ставить дрова, а провиант, сколько б там войсковой команды ни случилось, возить туда из Оренбурга
на своих подводах, что всё и учинено, и гарнизоном определена туда из Алексеевского пехотного полку одна рота в полном комплекте; а иногда по случаям и более военных людей командируемо бывает, для которых, яко же и для работающих в добывании той соли людей (коих человек ста по два и более бывает), имеется там церковь и священник с церковными служителями.
Но страшное однообразие убивает московские гулянья: как было в прошлом
году, так в нынешнем и в
будущем; как тогда с вами встретился толстый купец в великолепном кафтане с чернозубой женой, увешанной всякими драгоценными каменьями, так и нынче непременно встретится — только кафтан постарше, борода побелее, зубы у жены почернее, — а все встретится; как тогда встретился хват с убийственными усами и в шутовском сюртуке, так и нынче встретится, несколько исхудалый; как тогда водили
на гулянье подагрика, покрытого нюхательным табаком, так и нынче его поведут…
1882
год. Первый
год моей газетной работы: по нем можно видеть всю суть того дела, которому я посвятил себя
на много
лет. С этого
года я стал настоящим москвичом. Москва была в этом
году особенная благодаря открывавшейся Всероссийской художественной выставке, внесшей в патриархальную столицу столько оживления и суеты. Для дебютирующего репортера при требовательной редакции это была лучшая школа, отразившаяся
на всей
будущей моей деятельности.
— Мы еще покажем себя! — захохотал Михаил Аверьяныч и похлопал друга по колену. — Мы еще покажем!
Будущим летом, бог даст, махнем
на Кавказ и весь его верхом объедем — гоп! гоп! гоп! А с Кавказа вернемся, гляди, чего доброго,
на свадьбе гулять будем. — Михаил Аверьяныч лукаво подмигнул глазом. — Женим вас, дружка милого… женим…
— Нет, я могу отвечать и
на некоторые другие вопросы, не очень, впрочем, трудные; но собственно"сведущим человеком"я числюсь по вопросу о болезнях. С юных
лет я был одержим всевозможными недугами, и наследственными, и благоприобретенными, а так как в ближайшем
будущем должен быть рассмотрен вопрос о преобразовании Калинкинской больницы, то я и жду своей очереди.